Анатолий и Фаина Игнатьевы

Отрывок из только ещё создающегося нового исторического романа под рабочим названием
« НА СТЫКЕ ВРЕМЕНИ»


Когда в едином государстве появляется много людей, жаждущих власти, а, тем более, имеющих уже какую-то власть, то между ними начинается борьба, в результате которой приходит или диктатор, начисто сметающий со своего пути всех соперников, или страна разваливается, а отколовшиеся куски её становятся легкой добычей более зубастых империй. Так было всегда. Наверно, так будет и в обозримом будущем. Суть человека за исторический период его развития мало изменилась. Ни заветы Пророков Иудеи, ни заповеди Христа, ни ученье Мухаммада, мир всем им, так и не сподвигли человечество к жизни правильной и справедливой. Одевшись в безволосую кожу разумных существ, люди продолжают жить по животному принципу, иногда лишь используя Господом данный им дар – Разум.

После смерти сына Узбека Джанибека в 1357 году в Золотой Орде началась чехарда со сменой правителей, которая привела к резкому ослаблению монголо-татарского государства. Сарай начал терять контроль над своими улусами и вассальными территориями. В 1378 году на Воже был разбит Бегич, а в 1380 году татары на Куликовом поле потерпели от русских свое самое страшное поражение в истории Золотой Орды, психологический ущерб от которого оказался уже невосполнимым. Не помогли и события 1382 года, когда из-за попустительства Дмитрия Донского была взята и разграблена Москва, и русские вновь сделались данниками Сарая. Но это уже были последние конвульсии умирающей империи, окончательный конец которой был предрешен походом Тамерлана против хана Тохтамыша. Орда, как снежный ком, катилась под горку, распадаясь на отдельные улусы и ханства.

ГЛАВА 1
27 февраля 1425 года глубокой ночью в великокняжеских покоях Московского Кремля никто не спал, горели свечи, и было многолюдно. После болезни, на 55 году жизни, отходил в иной мир великий князь Василий Дмитриевич. Он лежал в своей опочивальне, и сам митрополит Фотий причащал и соборовал его. В соседней палате в креслице сидела Софья Витовтовна – супруга князя, со слезным платочком в руке, однако серые глаза её были сухи, а губы плотно сжаты. Рядом стоял светловолосый мальчик лет десяти, сын Василия Дмитриевича княжич Василий. Поодаль, как стража на посту, в молчаливом напряжении ждали неминучего два боярина: любимец князя Иван Федорович Кобыла и митрополичий помощник Акинф Аслябятев. А прочие московские бояре находились в просторной гостевой палате. На лавки никто не садился, стояли, переминаясь с ноги на ногу, и сдержанный шепоток, как шелест березовых листочков от порыва ветерка, время от времени возникал то в одном, то в другом конце залы, но тут же и гас, подавленный предстоящим.
Свечник вошел в залу со стороны княжьих покоев и пошел тише мышки, по стеночке, оправляя коптящие свечи. Все высоченные боярские шапки тут же вопросительно повернулись в его сторону.
- Что? – спросил у свечника боярин Иван Дмитриевич Всеволожский.
Был он высок, горделивой осанки и в годах уже.
Рыжеватый свечник поклонился и молча развел руками. Легкий гуд прошел по зале и стих тут же. Но на всех лицах тревога и беспокойство: что будет потом? Кто окажется рядом с ухом десятилетнего князя? К кому обернется Софья Витовтовна?
- Он глаза открыл, - тихо сказал лекарь, выходя из опочивальни князя.
- Как? – с надеждой встала из креслица Софья Витовтовна.
- Не обессудь, княгиня матушка… - виновато поклонился ей лекарь.
- Надо бы в Звенигород к Юрию Дмитриевичу послать, - сказал митрополит Фотий, выходя следом за лекарем.
Грек по национальности, говорил он с заметным акцентом.
- Надо… - согласилась Софья.
- Поезжай, голубчик, - кивнул Фотий своему боярину Акинфу.
И, подождав, жалеючи, взглянул на княгиню своими темными глазами:
- Ступай к нему, матушка. Отходит…
Софья, уронив платочек, взяла сына за руку и повела в опочивальню. И митрополит пошел за ними. Был он худощав и шагом легок.
Василий Дмитриевич лежал на высоких подушках, глаза открыты, но взгляд отрешенный, невидящий.
- Услышит ли? – засомневалась Софья.
- Говори, матушка, говори, - обнадёжил её Фотий, - он теперь лучше нашего слышит.
И перекрестил всех троих своей небольшой беленькой ручкой. Софья наклонилась к супругу и притянула к себе испуганного сына.
- Вот, - сказала умирающему, - сынок наш… Благослови его, батюшка…
Глаза князя едва заметно сдвинулись в её сторону. Княгиня ласково погладила желтоватую руку супруга, лежавшую на груди, и вдруг то ли от этого прикосновения, то ли просто от того, что время уже пришло, по всему телу князя прошла дрожь, оно потянулось, будто со сна, и замерло, оставшись в таком положении. Несколько мгновений Софья ждала, но все было кончено, и княгиня не выдержала, разрыдалась. Василий вырвался из её рук и бросился бежать, но в соседней палате был остановлен боярином Кобылой.
- Ты теперь князь наш великий, - сказал Иван Федорович, ласково успокаивая мальчика. – Дозволь мне поклониться тебе.
И он до пола поклонился Василию. А тот смотрел на высокого широкоплечего боярина, склонившегося перед ним, и не понимал еще значения всего произошедшего. Казалось, что все это как игра, что вот сейчас она закончится, а батюшка встанет и спросит: «Что, Васятка, испужался?»
Софья Витовтовна, всплакнув немного, вскоре и успокоилась. Болел супруг уже давно, и если в начале недуга она еще надеялась на выздоровление, то под конец уже не сомневалась в исходе, хотя и по-прежнему молила Господа, ожидая чуда. Но день тому назад сделалось совершенно понятно, что чуда не будет. И потому к страшной неизбежности этой Софья успела привыкнуть.
- Надобно чтобы Юрий Дмитриевич обязательно приехал, - с назиданием сказал митрополит Фотий.
Хотя великий стол и был завещан покойным теперь Василием Дмитриевичем своему сыну Василию, однако по древнему лествичному праву наследования на великое княжение мог претендовать и Юрий Дмитриевич, князь галицкий, следующий по старшинству сын Дмитрия Донского. И это обстоятельство весьма беспокоило Фотия. Опять начнется борьба за власть между князьями, опять стычки, грызня… « А Софья Витовтовна, - подумал митрополит, глянув на княгиню, - не уступит…»
- Василий – великий князь, - жестко сказала Софья, как бы услышав его мысль. – А приедет Юрий или не приедет…
- Так, матушка, так, - согласился Фотий и перекрестился.
Однако он не очень верил в благополучное разрешение этого вопроса. Так и случилось.
Через несколько дней из Звенигорода вернулся боярин Акинф и сказал, что Юрий Дмитриевич, даже не приняв его и не выслушав, отъехал в Галич, но о кончине своего брата был извещен, и потому отъезд этот надо расценивать, как неприятие поставления великим князем Василия Васильевича.
-Пущай не примает, - сказал на это боярин Иван Дмитриевич Всеволожский. – Отец сыну завещал, право на то у Василия Васильевича, и неча пустую воду по миске гонять…
Однако боярин Всеволожский лукавил: он отлично знал старый закон наследования, но московские бояре торопились отдать княжение Василию, ибо десятилетний отрок был гораздо удобнее опытного Юрия. И к тому же это новое правило передачи власти от отца к сыну, позволяло старым вельможным родам избавиться от пришлых бояр, которые неминуемо последовали бы в Москву за князем Юрием. Таким образом, вводилось прямое наследование великокняжеской власти, которое, несмотря на сугубо личные цели людей, установивших это правило, послужило началом объединения Руси.
Вскоре московские бояре по благословляющей молитве митрополита Фотия целовали крест на верность Василию Васильевичу, и десятилетний сын Василия Дмитриевича, внук Дмитрия Донского был провозглашен великим князем.
А Юрий Дмитриевич, приехав в свой Галич, тут же начал собирать войско для похода на Москву. Известие о том, что малолетний Василий провозглашен великим князем, возмутило его. « Софья, все Софья, - думал Юрий Дмитриевич, - не сыну, а себе власть взяла. И грек этот, Фотий, у нее заместо прислужника. Своего боярина прислал, и не с приглашением, а с требованием, чтобы он, Юрий, в Москву немедля ехал и признал племянника великим князем. Наверняка и Витовт благословил дочь свою и внука. А о заветах отца нашего, Дмитрия, упокой, Господи, душу его, никто и не вспомнил, будто никаких духовных грамот и не было, будто и самого отца не было…Все, что по дедине и прадедине заповедано, разом похерили…»
И Юрий отправил в Москву посла, которому велено было сказать Софье, что право Василия на великое княжение он не признал и никогда не признает. В ответ Софья Витовтовна, посоветовавшись с боярами и желая упредить намерения Юрия, снарядила на него войско под командованием Константина Дмитриевича, дяди Василия. Но Юрий, избегая битвы, ушел от более сильного московского войска за реку Суру, и сражение не состоялось. Положение осталось неопределенным, и в Москве царило беспокойство: по сведениям соглядатаев Юрий Дмитриевич продолжал собирать полки. Этим положением обеспокоились и в Литве. Витовт, имевщий далеко идущие планы по созданию единого литовско-русского государства под своим руководством, написал дочери, что надобно все-таки заключить с Юрием мир. Софья послала в Галич митрополита Фотия, который вдрыск разругался с Юрием, не пожелавшим никакого примирения, и уехал, даже не попрощавшись и не благословив галицкого князя. Как раз в это время в Галиче началась моровая язва. Глубоко верующий и богобоязненный Юрий Дмитриевич, испугавшись болезни и думая, что это Господнее наказание, лично догнал митрополита и согласился на мир с Василием, но только до той поры, когда они оба соберутся и поедут в Орду на суд царя. Как царь решит, пусть так и будет. С той поры между дядей и племянником установился шаткий мир, который, как хромой стул без одной ножки, всегда готов был опрокинуться.
Ситуацией на Руси тут же воспользовался дед Василия Васильевича великий литовский князь Витовт. Заключив со своим внуком договор о невмешательстве Москвы в его отношения с Псковом и Новгородом, он с большим войском, в котором были и татары из дружины хана Улу-Мухаммеда, осадил псковский город Опочки.
Предвидя наступление литовцев, жители города построили перед воротами подвесной мост через глубокий ров, а во рву набили острых кольев. Сами же схоронились за стенами и не высовывались. Воины Витовта, увидев, что на стенах никого нет, подумали, что жители сбежали и город пуст. И, сбивая друг друга, бросились по мосту к воротам, желая поскорее заняться грабежом. Тогда жители Опочек перерезали веревки, державшие мост, и он вместе с людьми на нем рухнул вниз на колья. Витовт с ужасом смотрел на происходящее, не в силах помочь своим воинам, которые погибали в мучениях, наподобие мушек на иголках, насаженные на острые колья. В довершение всего этого кошмара, горожане взяли полон и теперь, взойдя на стены, на глазах всего литовского воинства живьем сдирали кожу с полоняников, а у иных вырезали «срамные уды», и им же в рот вкладывали. Витовт был потрясен и устрашен увиденным и, понимая, что теперь горожане будут защищаться отчаянно и до последнего, не захотел губить своих людей и отошел от города. Здесь к нему из Москвы приехал посол Александр Владимирович Лыков с укором от внука, что, мол, «мы договаривались быть заодно, а ты мою отчину воюешь». Однако и псковитяне, а через два года и новгородцы, оставленные без военной помощи Москвы, вынуждены были заплатить Витовту в качестве отступного значительные суммы. Получив деньги, Витовт ушел в Литву.


ГЛАВА 2

- Ату его, ату! – гнал коня князь Василий Юрьевич, сын галицкого князя Юрия Дмитриевича, преследуя вепря, который стремительно несся через лужок в сторону горелого леса.
Наперерез зверю скакали еще два всадника.
- Заворачивай его, заворачивай! – кричал им Василий, понимая, что сам он вепря не догонит.
Стоит тому добраться до завалов из обугленных стволов сосен, упавших после пожарища, и всё – уйдет. Но один из воинов успел все-таки метнуть копье и попал, раздался визг, зверь, приостановившись на мгновение, затем снова бросился вперед, но древко копья застряло в нагромождении обугленных деревьев. Вепрь встал, обернувшись в сторону преследователей, и ощетинился. Внушительные клыки торчали из его пасти.
- Бей его, бей! – крикнул князь, подскакав, и что есть силы саблей сверху вниз ткнул зверя.
Тот пронзительно взвизгнул и вдруг кинулся прямо под коня Василия. Конь шарахнулся в сторону, копытом попал между бревен, рванулся в испуге, пытаясь освободиться, но не смог и, захрипев, повалился вместе с всадником.
- Князь! Князь! – подбежали к упавшему Василию спешившиеся воины и вытащили его из – под бьющегося коня. – Живой?
- Живой… - держась за ушибленный бок, - ответил Василий.
С сожалением посмотрел на пытающегося встать коня, у которого передняя левая нога была сломана так, что белая кость выперла через прорванную кожу и, поморщившись, кивнул сумрачно одному из воинов:
- Помоги ему…
Воин ударом сабли прекратил мучения животного и, отвернувшись от агонизирующего коня, перекрестился:
- Прости мя грешного…
И непонятно было у кого он просил прощения: то ли у Господа, то ли у животного.
А Василий, плотно сжав свои красиво изогнутые губы, дождался конца агонии. Ему подвели другого коня, и он поехал смотреть вепря, который, пробежав саженей двадцать, сдох все-таки.
- Пудов десять, пожалуй, будет, - рассуждали воины, столпившиеся вокруг туши.
- Десять не десять, а девять уж точно, - возразил кто-то.
- Здесь на ночёвку остановимся, - приказал подъехавший князь.
И спешился. Был он высок ростом, статен и ликом хорош: темно- русый волос на голове и бороде с курчавостью, глаза карие, нахальные, для женщин опасные, и нос с горбинкой, как у греков.
Подъехали и остальные воины из дружины князя.
- Хорош! – сказал, разглядывая вепря, один из подъехавших по имени Федор, а по прозванию Шлепогуб.
Младший сын боярина Третьяка, он везде сопровождал Василия, участвуя во всех его делах и забавах, которых немало было. Василию Юрьевичу было уже под тридцать и слыл он заядлым гулякой и дебоширом.
Вепря начали разделывать. Воин по имени Мартын, делавший это, добравшись до сердца зверя, вынул его и с восхищением показал Василию:
- Глянько, князь, какова животина живучая! Копье прямо в сердце скрозь прошло, а он, стервь, еще бегми бегал!
Но ругательное слово «стервь» было употреблено им с ласковостью.
- Тут недалече изба мерьская, - сказал Федор, - может, в ней заночевать, все лучше, чем в поле.
Несмотря на свое прозвище «Шлепогуб», губы у Федора были не только не толстые, а даже тонкие, но, когда он говорил, то большой рот его открывался и закрывался наподобие лягушачьего, и создавалось впечатление, что он шлепает ими.
- Как недалече? – спросил Василий.
- С полверсты всего, - ответил Федор, - и место сухое, на бугре.
- Ладно, поехали, - согласился Василий.
Не доезжая до избы, на лесной полянке стояли два стожка сена, а от них к жилищу шла натоптанная дорожка. Сама изба, судя по потемневшим от времени бревнам, была давнишняя, но выглядела еще крепкой. Из волокового оконца шел дымок и пахло чем-то съедобным.
- Вишь, хозяева нам и обед приготовляют, - засмеялся Федор.
Однако в избе никого не оказалось, хотя в печи среди тлеющих углей стоял горшок с постными щами.
- Схоронились, - сказал Федор.
Вышел на улицу и крикнул:
- Э-ге-ге! Люди добрые, выходите! Не обидим! Сам князь Василий Юрьевич тут.
Некоторое время все было тихо, никто не появлялся, но потом вдалеке, среди сосен и кустов можжевельника, вдруг как по волшебству возник лохматый рыжий мужик и пошел к избе. Был он бос, в овчине, надетой вместо рубахи прямо на голое тело, порты из серой дерюги, голова не покрыта.
- Хозяин? – спросил его Федор.
- Хозяин, - буркнул мужик, кланяясь Василию и с опаской глядя на Федора и на воинов.
Заметно было, что он боится, однако обеспокоенность за свое жилье и хозяйство, очевидно, пересиливала этот страх.
- Один что ли тут? – спросил Федор.
- Проходите, гости дорогие, проходите, - вместо ответа мужик отворил дверь перед Василием.
Все трое вошли внутрь.
На улице перед избой воины на костре уже жарили разделанного вепря, и вскоре Мартын принес отборные куски мяса для князя с боярином. Несмотря на постный день все, перекрестившись, поели. Нашлось и хмельное, выпили помаленьку. Угостили и хозяина. Тот от выпитого подобрел, однако на вопрос с кем живет, не отвечал, хотя по старой женской и детской одежке, лежащей на лавке и на полатях, видно было, что не один живет.
- Ладно, отвяжись от него, - сказал Василий Федору.
Вскоре стемнело и легли спать. Хозяин постелил князю на лавке какие-то шкуры. Но от них воняло, и Василий, сбросив их, не раздеваясь, лег прямо на голые доски. К такому ночлегу было не привыкать, и вскоре князь заснул. Однако уже под утро проснулся от нестерпимого зуда по всему телу и стал чесаться, не поняв сначала в чем дело. Но тут же, послюнив пальцы, наощупь поймал на зачесавшейся вдруг щеке нечто маленькое и, поволтузив это нечто, догадался – блоха! Его грызли блохи, которых в избе с земляным полом всегда бывает в достатке, а к концу лета они плодятся в особенности.
- Черт те что! – заругался князь вставая.
Послушал – Федор храпит, а у мужика на полатях тихо: то ли спит,
то ли так лежит добро свое блюдет. Хотя брать-то у него и нечего.
Василий вышел на улицу. Предутренний августовский росный холодок сразу заполз под рубаху, захолодил тело. По низовьям стелился туман, и избушка на возвышенности вставала из него как сказочное диво и будто плыла среди молочного небытия. Воины спали, набившись в шатер, караульный, видно, тоже дремал, потому как при появлении князя выскочил откуда-то как ошалелый и бросился к Василию.
- Как? – спросил князь, усмехнувшись этой его поспешности.
- Тихо все, княже, - ответил караульный, но, помолчав, вспомнил: - Токо давеча вроде девка прошла…
- Что за девка? – заинтересовался Василий.
- Да путем не видать было, но вроде – девка.
- И куда пошла?
- Да туды вроде, - показал караульный в сторону невидимых за туманом стожков сена.
« Наверно, там хоронятся…» - подумал Василий. И пошел по дорожке к стожкам. Подошел, послушал – тихо. Далекая, скрытая за деревьями и туманом заря уже прояснивала серое небо над головой. Спать теперь не хотелось. Василий разгреб сено и лег в образовавшуюся мягкую постельку. Полежал немного, подумав, что сразу и надо было идти сюда на ночлег, как вдруг под ним что-то заворошилось, да так сильно, что Василий от неожиданности даже вскочил. Но тут же понял.
- А ну, выходи, кто там, - сказал он, разгребая сено.
В стожке зашевелилось, и из сена показались руки, а затем открылось и лицо, и два испуганных светло - серых глаза уставились на князя. Это была девушка, причём, совсем молоденькая, и она никак не могла быть женой того мужика, скорее – дочь. Мысль об этом мгновенно мелькнула в голове Василия, а изголодавшееся за время путешествия по женщине тело тут же потребовало своего, и князь, еще не думая ни о чем, удержал девицу, которая пыталась выбраться из стожка.
- Да погоди ты, - сказал он, разглядывая её.
Рыженькая… Носик маленький, а губки, губки какие… Мягкие верно…
И Василий не удержался, поцеловал эти губы, а рука его уже сама по себе нащупала в сене упругие округлости и полезла все ниже и ниже по её телу, и невозможно было остановить это движение. Да и не хотелось. « Лишь бы не закричала», - думал князь, пытаясь овладеть девицей. Но та защищалась молча, с отчаянием пытаясь оттолкнуть его, однако силы были неравны, девушка вскоре выдохлась, и Василий овладел ею.
- Мама… - впервые подала она голос, пискнув, как синичка, от первого его грубого прикосновения и заплакала.
А Василий, снасильничав, даже немного пожалел эту рыженькую девочку.
- Не хнычь, - сказал он, - я тебе денег дам.
И хотел погладить её по голове, но девица резко оттолкнула его руку, встала и пошла прочь, опустив голову.
- Ну и дура! – бросил вслед ей Василий.
Проводив ее взглядом, усмехнулся: молоденькая, а попка уже ядреным яблочком… И вкусная… И, закинув руки за голову, блаженно откинулся на сено потягиваясь.
Совесть нисколько не мучила его. Рожденный в княжеском достоинстве, Василий с детства привык к вседозволенности и совершенно искренне считал, что в насилии над простолюдинкой нет ничего плохого и что вообще все девицы именно для того Богом и созданы. «Ребрышки мои, - любил говорить он, вспоминая слова из Писания, и смеялся: - Я их им одолжил, а теперь взад беру». Однако эта девица чем-то задела его. Что-то там внутри его души шевельнулось, и это было не то чтобы неприятно, но как-то беспокойно. И этот её писк: «мама…» Василий довольно улыбнулся, вспомнив этот момент, и пожалел, что рано отпустил её.
Полежав немного, встал и пошел к своим людям. Пора было возвращаться в Галич к отцу. Они и так уже почти месяц ходили по лесам, собирая людей и провиант для похода на Москву. Набрали мало-мальски пригодных для воинства, и теперь брат Василия Дмитрий, прозванный Шемякой, с обозами вел их следом.
Уже рассвело, туман сполз к озеру, которое вдруг открылось в низине, и Василий, спустившись к воде, умылся. Потом сообща доели остатки жареной вепрятины и сразу же выступили. Рыжий мужик в одиночестве стоял у двери, ни девицы, ни других людей видно не было.
- А что, так более никто и не объявился? – спросил Василий у Федора.
- Нет, князь, - ответил боярин, искоса глянув на Василия.
Он слышал, как тот ушел из избы и потом был где-то.
- Может, этого, - он кивнул на мужика, - в вои взять?
Василий поморщился:
- Не надо… Хрен с ним…
Так и уехали.
А через два дня, ночью, Василию то ли приснилось, то ли чуть ли не наяву послышалось вдруг: «мама!..» Будто та, рыжая, сказала, тоненько так… Василий очнулся – темно, рукой пощупал – рядом девка лежит. Вспомнил – вчера Федька привел. Ткнул девку в бок.
- Чего? – спросила та спросонок.
- Выспалась? Теперича ступай отседова, - сказал ей Василий и добавил непонятно для девицы: - Ребрышко ты мое поганое…
А потом лежал один и вспоминал, как было там, в стожке. И думал: «Вот ведь привязалась… Может, колдунья? Ну, конечно же! Не зря рыжая… Надо будет сказать Федьке, чтобы привез её. Хотя на кой черт она нужна…»

Глава 3

К этому времени Великое Литовское княжество достигло вершины своего могущества. Границы его простирались от Балтики на севере до берегов Черного моря и Крымского ханства на юге, от Польши и Тевтонского ордена на западе до Новгородского, Тверского, Московского и Рязанского княжеств на востоке. Большинство исконно русских земель находилось под властью Литвы, которую поддерживала союзническая ей Польша, а оставшиеся независимыми русские княжества вынуждены были считаться с мнением Витовта. Значение Литвы было настолько велико, что Германский император Сигизмунд предложил Витовту короноваться королем Литовским.
Зимой 1429 года, на Крещение, Витовт пригласил к себе князей и королей со всей Европы во главе с императором Сигизмундом, а также папского легата Андрея и православного митрополита Руси Фотия. Витовт был католиком, но, опираясь на воинскую силу подчиненных ему русских князей, не мог не благоволить и православию. На съезд приехал и четырнадцатилетний внук Витовта Василий Васильевич.
Съезд для коронации состоялся в Луцке. Этот древний русский город, расположенный на обоих берегах реки Стырь, прежде являлся столицей Луцкого княжества, но в 1320 году был захвачен Гедимином и стал литовским владением. В Луцке находилась резиденция Витовта.
Съезд продолжался почти два месяца.
Никто, кроме влиятельного в Польше краковского епископа Збигнева Олесницкого, не возражал против коронации Витовта. Однако Литва, несмотря на свое могущество, находилась в вассальной зависимости от Польши и выплачивала ей огромную дань. Потеря такого данника нанесла бы весомый ущерб, как самой Польше, так и финансовым интересам католицизма. К тому же в случае полного отделения Литвы от Польши возникала опасность еще более близких отношений Витовта с православной Русью, а это уже было не только невыгодно, но и опасно. Олесницкому после очередного спора с Витовтом, удалось уговорить своего короля Ягайло тайно уехать из Луцка. Этим поступком все были возмущены, но съезд пришлось отложить.
В начале 1430 года съезд по коронации Витовта повторился в Троках. Император Сигизмунд не смог приехать, но выслал корону. Олесницкий опять уговаривал Витовта не принимать сан Литовского короля, а вместо того даже предложил ему корону Польши. Однако Витовт отказался, желая быть только королем Литвы. Тогда по приказу Олесницкого корону в дороге перехватили и распилили на части. Восьмидесятипятилетний Витовт как раз в это время упал с лошади и заболел. Очевидно, к этой болезни прибавилась и неудача с коронацией, и 14 октября великий Литовский князь умер. После него литовский престол занял дядя Витовта Свидригайло, который доводился свояком Юрию Дмитриевичу Галицкому.

Hosted by uCoz