Анатолий и Фаина Игнатьевы
Отрывок из исторического романа « Владетельный князь Мещерский»
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПРОЛОГ
В год 1239 на пятый день после Рождества Христова из-за Оки подул холодный порывистый ветер, погнал по небу серые низкие облака, и из них иногда, будто горохом бросал кто-то, сыпало на землю ледяной крупой. Порой и сол¬нышко, как жёлтый птенчик из гнёздышка, несмело свешивалось с облачка и как будто грело даже, но не до сугрева уже было - зима лютовала.
Из Городка через задние ворота в сторону леса с плачем и причитаниями выезжали груженые скарбом сани с бабами и детьми, приостанав¬ливались, женщины бросались на шею мужьям, целовали сыновей, пытаясь продли¬ть мгновение расставания, а мужчины в доспехах и при оружии хмуро стояли в ожидании, поторапливая уезжающих.
Пятилетний Фимка хоронился в заросшей бурьяном яме возле родительской избы и очень бо¬ялся, что его, как остальных братьев и сестёр, увезут в лес. Он не хотел в лес. Там было темно и жутко, а по ночам выли волки, и всегда шуршал и бе¬гал кто-то. Бабка Матрена говорила, что это леший ходит: «Вот слухать ба¬тюшку с матушкой не будешь, леший тебя и утащит». - «А он, этот леший, и так ведь утащить может», - думал Фимка, забираясь подальше, чтобы не нашли ненароком. Но матушке в спешке недосуг уже было пересчитывать чад своих мал-мала меньше, и про Фимку забыли.
- Как там? - крикнул, задирая голову на сторожевую вышку, боярин Хлопоня. - Не видать?
- Не видать пока, - ответил дозорный.
Едва женихаться начавший Микитка, по прозванию Беляк, стоял на верхо¬туре, и ветер трепал пряди его длинных светлых волос, выбившихся из-под шапки. Когда проглядывало солнышко, волосы эти вдруг окрашивались в красное, и Хлопоня крестился торопливо: « Свят, свят... Нехорошо это, не к добру...»
А в небольшой деревянной церкви шёл молебен. Не пожелавшие хоронить¬ся в лесах старики и старухи во главе с батюшкой Макарием истово молились Господу. Авось вспоможет, авось защитит Господь. А коль и помирать придёт¬ся, то и ладно уж - своё пожили. Однако жутко было. Давеча из Мурома три молодухи прибежали, сказывали, что моголы почти всех перерезали, мальцов даже не пощадили, а город спалили начисто. Спасибо монахам: через подземный ход в монастыре людей наружу выве¬ли. Хорониться надобно…
«Может, и пронесёт, - успокаивал себя Хлопоня, - может, стороной пройдут.. .Два года тому как Рязань и Суздаль порушили, Владимир, Ростов, а до наших мест ведь не дошли...Да и на кой им глухомань эта...Господи, Гос¬поди, откель беда такая - не слыхано, не видано, то ли моголы, то ли татары. Как черти из преисподней вылезли...За грехи, за грехи...»
- Идут!- звонким голосом крикнул дозорный с вышки.
- Много ли?- встрепенулся Хлопоня.
Сердце сжалось тоскливо – не пронесло.
- Верхами. Много.
- Боле сотни али нет? - с надеждой ещё спросил Хлопоня.
- Намного боле, конца нету, - ответил Микитка.
- По местам!- приказал Хлопоня воям.
А сам, тряся большим своим брюхом, придерживая болтающийся меч, побе¬жал к воротам, где слуги усаживали в возок боярыню, а та упиралась, не желая садиться. В возке уже сидели пятеро детишек боярских в шубках, и две младшенькие девочки смеялись над матушкой, как она слуг отталкивает, а они не подчиня¬ются - никогда такого не было.
- Давай, матушка! Давай! - с силой затолкал Хлопоня супругу в возок.-
Поезжайте на зимовники. Да пошибче. Нехристи тут уже.
- А как же сам-то? - зарыдала боярыня.
Но воины уже закрывали за возком ворота.
- Как Бог даст, - негромко, скорее для самого себя, устало ответил Хлопоня.
Измучился он за последние дни, извелся весь, брюхо, вон, не опало, а ли¬цом осунулся, глаза ввалились, и брыли на скулах, как у старого пса, отвис¬ли. Кончилась жизнь боярская сладкая, нутром чуял, навсегда кончилась.
Воины поднялись на бревенчатые стены, и Хлопоня тоже встал на стене над высоченной кручей. Внизу - Ока, обрыв отвесный, отсюда не полезут.
- На лесную сторону перейдите, - приказал стоявшим возле воинам.
Сам тут остался. «Конец, - думал обреченно.- Что он сделает со своими пятью десятками? Супротив сотни, ну, двух по крайности постоять ещё можно было бы...»
- Подходят!- крикнул дозорный.
И в этот момент слева из-за горы выскочили всадники в островерхих меховых шапках, поглядели наверх на городок, крутанулись на месте, пустили стрелы и ускакали. А на стене вдруг повалился на колени один из воинов - Вестимка. Стрела угодила ему в шею, как раз в жилу, и кровь тугой струй¬кой в такт сердцу забила из ранки. Вестимка ладонью зажал шею, пытаясь остановить уходящую жизнь, но ярко-алые ручейки не слушались, пробивались сквозь слабеющие уже пальцы и текли на дощатый настил. Когда Хлопоня заметил это и подошёл, Вестимка лежал уже, и кровь не била, а текла почти ровно, останавливаясь постепенно.
- Вестимка ! - подбежал Матюшка. - Друже...И как же ты...
Хлопоня поднял стрелу, валявшуюся тут же на досках. То ли сама, ударив, выпала, то ли Вестимка её выдернул… Подумал с тоской: «Однако, далече пусти¬ли нехристи - пожалуй, наши так не долетят». И снова сжалось сердце, тес¬но стало в груди, душа томилась, предчувствуя недоброе.
Тут внизу, из-за бугра, неспешным шагом выехали всадники и стали останавливаться в отдалении, у Оки, постепенно заполняя всё простра¬нство перед рекой. У каждого, кроме ездовой, были и ещё кони, и вскоре их ржание и гор¬танный чужой говор перекрыли все звуки окрест. А потом показалась странная пешая колонна человек в сто. Их, как стадо овец, гнали плетками ехав¬шие сзади всадники, иногда лениво щёлкая по ногам отстающих. Хлопоня не сразу понял кто это, потом только разглядел. Да свои же! Али муромские, али ещё где в полон взяли...Что делать? Много супостатов, шибко много - не выдюжить. Слух как-то был, будто бы один град ворота моголам отворил, и те никого не тронули...
Молодой хан ехал почти в самом конце своего войска, за ним с де¬сяток волов везли большой круглый шатёр.
- Они с леса обходят, - крикнул Микитка.
-Не стрелять, - приказал Хлопоня.
Внизу от войска отделились двое конных и направились к дороге, что вела наверх в Городок. Дорога в горе была, будто в ущелье, зажата с обеих сторон отвесными каменистыми стенами, и её стерегли несколько воев.
- Сходи, впусти, - сказал Хлопоня Матюшке, всё ещё стоявшему над Вестимкой.- Переговорщики это.
Двое конных подъехали к Хлопоне, и он сверху разглядел их. У одного рожа круглая и глаза щелочками, явно могол, а вот второй, кажись, из наших, потому как белобрысый. Могол сказал что-то, и толмач перевёл:
- Великий хан велел сказать тебе, что крови он не хочет. Тебе надобно дать коней и еду, а воины твои пусть с нами идут.
- Мне подумать надо, -ответил Хлопоня.
- Думай, - перевёл белобрысый. - Только хан ждать не любит.
И поехали назад, не торопясь и не оглядываясь даже, уверенные, что всё будет по-ихнему.
- Что делать станем, братья?- обратился Хлопоня к воинам.
Все молчали, только Матюшка буркнул себе под нос, скорбел, видно, о
друге:
- Зараньше уходить надо было...
- Дак кто же знал, что их стоко будет, - повинился Хлопоня.- Поздно уходить.
И, посовещавшись, решили всё же отворить ворота. В этом случае надежда, хоть и маленькая, но все-таки оставалась. Так жаль было Хлопоне всего вокруг - пожгут ведь, потопчут, испоганят, а он тут сызмальства каждое бревнышко знает, собственными руками пощупал. Да и ставил Городок ещё при Юрии Владимировиче и Андрее Юрьевиче прадед его, славный боярин Прокопий. Может, даст Бог, и обойдётся всё...
Часть войска вошла в ворота, но большая осталась за ог¬радой. Входили смирно. Русские воины отошли к церкви, тут у храма как-то спокойнее было, а Хлопоня встал возле вышки, ждал хана. И молился про себя: - «Господи, Господи, помоги, пронеси эту напасть, избави нас...»
Моголы, видя его богатые доспехи, что-то говорили между собой, пересмеивались, но вежливо объезжали сторонкой. У каждого по два колчана со стрелами, у иных и два лука, копья с крючьями, мечи кривые, на многих латы из толстой кожи, и у коней тоже морда с шеей защищены. «Стрелой, пожалуй, не пробьёшь», - думал Хлопоня, оценивающе разглядывая чужаков. Среди мого¬лов попадались и рыжие, и с продолговатыми лицами, похожие более на кыпчаков или булгар. Въезжали они не гурьбой, не кучей, а строй¬ными рядами и сразу же располагались вокруг русских воинов, упреждая воз¬можное нападение. И чувствовался в том железный порядок, когда без при¬каза никто и чихнуть не посмеет.
Хан в сопровождении своих нукеров* въехал в ворота, и перед ним сра¬зу же будто просека образовалась - все татары расступились в почтении. Нукеры были в кольчугах и латах, и у каждого по два меча - один прямой, как у русичей, а другой кривой. Сам хан был в собольей шубе. Лицо скуластое, бороденка с усами реденькие, глаза раскосые, хитрые.
- На колени! - приказал один из нукеров. Толмач перевёл.
Хлопоня не сразу понял, что это ему сказано, а хан сверху с интересом разглядывал его, улыбался снисходительно, как обычно улыбается хозяин угодившей ему собаке, ожидая от неё следующего угождения.
- На колени! - повторил нукер приказ.
Хлопоня понял, что это ему, и кровь бросилась в голову. Рука сама потянулась к мечу, но кто-то сзади ударил его по ногам, и они подломились. Хлопоня тут же стал вставать, но его опять ударили, и он упал всё-таки на колени. Хан рукой показал, мол, иди сюда, поближе. Два могола взяли Хлопоню под руки и подтащили к нему. «Терпи, - приказал себе Хлопоня, стиски¬вая челюсти. – Терпи».
И, может быть, все бы и обошлось, но в этот момент что-то сверху упало на круп коня хана. Моголы, тут же глянув, заметили Микитку на вышке, и десятки стрел полетели в него. Пора¬женный ими Микитка уцепился было за лестницу, но пальцы, ослабев, разжались, и он рухнул вниз. И лежал весь утыканный стрелами, а его .длинные льняные волосы, как крылышки убитой горлицы, распластались по натоптанному снегу. Хану подали предмет, упавший сверху. Это оказался всего лишь кусок берес¬ты с письменами, выпавший из-за пазухи Микитки. «У попа Макария грамоте обучался...» - с тоской вспомнил Хлопоня. И так тошно стало. «Не надо было отворяться, - пожалел он о содеянном.- Эх, не надо было...Всё еди¬но погибель».
А хан, повертев бересту, равнодушно выбросил её и милостиво протянул боярину ногу, обутую в красный сапожок.
-Убу!- сказал один из державших Хлопоню.
-Целуй!- перевёл толмач.
Хлопоня налитыми кровью глазами недобро глянул на хана и стал жевать губами, набирая слюну в пересохшем рту. Ему, боярину, целовать сапог нехристя?! Да пропади всё пропадом! Хан ждал, однако, начиная озада¬чиваться промедлением уруса, и тогда Хлопоня, перекрестившись, что уже и вовсе насторожило моголов, вдруг рывком, пересилив державших, привстал и смачно харкнул в хана набранной слюной. Его тут же осадили, заломили руки, с хрустом сломав одну, а хан в гневе рубанул рукой по воздуху. «Ну тварь!- успел подумать Хлопоня.- Утрёшься теперь!» Как вдруг что-то сильно ударило его по шее, мир странно качнулся, полетел, завертелся и исчез вовсе. А срубленная голова его, мелькая белками закатившихся глаз, оставляя кровавый след, кувыркнулась по снежку и успокоилась возле Микиткиных волос.
В тот же момент Матюшка со звериным ревом бросился на моголов, за ним другие воины, и началась сеча. Но недолгая - русских перебили тут же, всех до единого. В церкви молящиеся затворились. Моголы начали было ломать двери, но хан приказал коротко: - Сжечь!
Он недоволен был собой, что поторопился, что так скоро решил участь этой урусской собаки. Помучить надо было, заставить лизать подметки сапог, которыми ступала нога потомка великого Темуджина.
Церковь обложили соломой и подожгли. А изнутри все еще доносился басови¬тый голос батюшки Макария, читавшего отходную молитву, да иногда - ста¬рушечьи причитания. Дубовые стены занимались медленно, не желали гореть, но огонь долез до крыши, и гуд, и треск пошёл, пламя поднялось выше вязов. Дым проник внутрь храма, и там заголосили, закричали жутко, по-звериному, двери задергались, видно, кто-то пытался отворить, но моголы снаружи при¬пёрли их кольями. И крики вскорости затихли. И голос батюшки оборвался на полуслове, а следом рухнула крыша. Огонь и искры брызнули во все сто¬роны, от жара стали заниматься ближние избы. Моголы заторопились, по¬бежали шарить по домам в поисках добычи, но мало что осталось в Город¬ке - всё ценное вывезли.
К вечеру моголы прошли на другую сторону обширного оврага, где в лесу был небольшой монастырек и ограбили его. Двух монахов, пытавшихся защитить свои святыни, убили, а вот сам монастырь хан жечь не велел. Гро¬зен был потомок Темуджина, но верил во всех богов, и нехорошо было на ду¬ше, что приказал молельню урусскую сжечь. А вдруг ихний бог видел все?..
К полудню следующего дня с холодной стороны опять подул сильный ветер, закружил позёмкой, зашумел, загудел в сучьях опаленных вя¬зов, и понеслась снежная круговерть, разметая золу на пепелище, пригибая языки пламени. Следом ударил снежный заряд, потом ветер утихомирился, всё успокоилось, случилась оттепель, и крупные лохматые снежинки начали па¬дать с хмурого неба на недовольно шипящие угли.
И мир вокруг стал постепенно делаться беленьким и чистеньким, лишь в нескольких местах легким туманцем шевелились дымки, да иногда взбрыкивало и пламя, поедающее остатки головешек. Присыпало снегом все кру¬гом: и само пепелище, и остовы печей, и кровь, и тела погибших, и косточки заживо сгоревших, а снег всё шёл и шёл, будто по-родственному старался прикрыть наготу и боль земли русской.
